Назад в дневник Пишет Snejniy_bars
Абу Абдулла Рудаки (ок. 860 - 940/941)Касыда о старости Все зубы выпали мои, зияет рот пустой, А прежде каждый зуб мерцал, как светоч золотой. Лучась рассветною звездой, блестя, как жемчуга, - Сверкали зубы серебром и каплей дождевой. Вдруг сразу выкрошилось все. Откуда зло взялось? Иль может, яростный Сатурн расправился со мной? Нет, здесь Сатурн не виноват и годы ни при чем, Сказать, что было? Эта казнь ниспослана судьбой. Шарообразен мир, как глаз, вращаться должен он, Замкнул его закон времен в орбите круговой. Что исцеляет хворь теперь — отравою звалось, Лекарство ядом вновь зовет, отчаявшись, больной. То, что казалось новым нам, устаревает вмиг, Теперь нас старое опять пленяет новизной. Где шелестел зеленый сад, теперь шуршит песок, Минует срок — в пустыне вновь сады встают стеной. О луноликая моя, откуда знать тебе, Каким красавцем прежде был согбенный пленник твой! Похожи локоны твои на загнутый човган, Вились когда-то и мои кудрявою волной. И тоже шелк моих ланит был розово-упруг, И тоже цвет моих кудрей был густо-смоляной. Подобно гостье, красота недолго погостит, Какой дорогою уйдет — ей ведомо одной. Бывало, взгляды я ловил красоток молодых И очарован был не раз дразнящей красотой. А сколько ласковых рабынь когда-то я ласкал, В объятьях тайных целовал в полночный час глухой. К ним на свиданье приходить я опасался днем — Их устрашал хозяйский гнев, зиндана мрак сырой. Доступны были для певца запретные плоды: Стан гибкий, лучезарный лик, кипучий ток хмельной. Вмещало сердце в те года сокровищницу слов, В звучанье каждого стиха вплетал я символ свой. Слыл жизнелюбцем Рудаки, печали не знавал, Вся жизнь казалась для него беспечною игрой. А сколько каменных сердец, расчетливых и злых, Стихами плавил, словно воск, смягчая добротой. Влюбленных взоров не сводя с прелестных озорниц, Я слух к поэтам обращал, к поэзии живой. Я жил свободно и легко, не ведая забот, Обремененным не был я семейством и женой. Теперь ты, с жалостью в глазах, глядишь на Рудаки, — Знай, луноликая моя, он был совсем иной! Когда-то он в избытке сил полсвета обошел, Повсюду песни распевал, как соловей весной. И собеседником он был достойнейших мужей, И шахиншаху во дворце давал совет благой. В чертогах пышных на пирах читал свои стихи И к справедливости взывал возвышенной строкой. Прошла пора, когда он мир стихами покорял И песнетворца прославлял весь Хорасан родной, Когда вельможа привечать певца считал за честь И в час застолья раскрывал пред ним кошель тугой. Иные хвалят только тех, кто щедро платит им, — Я дом Саманов воспевал с открытою душой. Дирхемов сорок тысяч дал мне хорасанский шах, Эмир Макан вослед за ним отсыпал дар большой. Я восемь тысяч золотых в то время получил. Был, говорю без похвальбы, хорош достаток мой; Эмир за каждую строку поэта награждал, И во дворцах его вельмож я принят был, как свой. Переменились времена, переменился я, — Подай мне посох, побреду я с нищенской сумой.
